Шум нарастал гулом криков и грохота. Воздух нагревался, а свет наливался бордово-красным цветом, как кровь. Гидеон хмурился, вглядываясь в окружающую его атмосферу хаоса, прячась за углами домов, наблюдая за пузырями безумия и стараясь избегать соприкосновения с ними. Становилось жарковато в его пафосном голубом ковбойском костюме, но лучше он, чем уродливая оранжевая роба заключённого. Не то, чтоб он конкретно ненавидел оранжевый цвет, но носить тюремную одежду ему, конечно же, больше совсем не хотелось. Эти нелепые тряпки, старые, затхлые или пахнущие хозяйственным мылом, грубоватые, из-за которых чешется все... кажется, он слишком изнежен, привык уже к выполнению каждой блажи. Легко доставшееся из-за тёмной магии богатство вскружило ему голову и тем паче мальчишку злило, что по стечению обстоятельств он вдруг этого богатства лишился и терпел травлю, давление и побои от надзирателя, благо хоть поклонников нашел. А еще Билл смог прорваться в этот мир и благодаря ему Гидеон со своими поклонниками освободился. Но...
Что-то изнутри не давало ему покоя. Остатки совести и стыда, животного страха. Гидеон растерянно глядел кругом, периодически вытирая лицо от пота, поджимая и покусывая нижнюю губу, ёжась при взгляде на всех страдавших людей, которые бегали и суетились. С одной стороны, ему было плевать. Теперь на его шее висел золотой ключ с летящей звездой и ее радужным хвостом, ключ от шара, в котором драгоценная Мэйбл Пайнс в заточения своих фантазии, зато в безопасности и не обратится в камень или еще в бог знает что или кого. Когда придет подходящий момент, Глифул освободит ее и скажет, что оберегал ее кокон все это время. Они с Биллом сохранили для нее счастливый миг бесконечного одного лета, разве не по-геройски? Тогда она наконец примет его всепоглощающую любовь!
Наверное.
Да разумеется... нифига подобного.
Гидеон был почти уверен в том, что Мэйбл запихнёт ему этот ключ куда-нибудь в... разные "интересные" места, если узнает, что пока она была заперта, ее "дурацкие" дядюшки, "дурацкий" брат, ее эти подружки погибли или ещё как-то пострадали.
Гидеон тяжело вздохнул.
Эта потрясающая девчонка слишком... семейная. Что-то в этом было особенное. Гидеона это раздражало, но в то же время широта ее души искрилась статическим электричеством, искрами по шерсти ее ярких наивных детских свитеров, притягивала его к себе и распаляла желанием обладать, быть рядом, требовать внимания как маленький ребёнок, упорно, упрямо, капризно топая ногами. Наверно, ему просто было обидно, что Пайнсы не захотели его принять. Возможно, если бы он принял предложение дружить, то все было бы нормально. Но ему этого катастрофически мало. Она могла быть стать подругой, "сестрой", "слегка_мамой", но вот загвоздка: Гидеон не знал, что такое семья. У него было некое сумрачное понимание, до определённого момента, благодаря терпеливому отцу. Он хотел нормальных отношений с матерью. Хотел сделать свою семью, своих родителей счастливыми. Но с годами и особенно за последние года два, как нашел амулет, он потерял веру во все это. Папин талисман, мамин ненавистный не_сын_ей_отродье_фей. Какой ребенок после таких внушений продолжит верить в семью как систему? Зачем ему тогда Мэйбл в роли сестры или "мамы"? Потому и хотел он чего-то ярче, мощнее, чем такие детские роли.
Может быть, поэтому, освободившись - читай, сбежав - из тюрьмы, Гидеон пришел домой и даже не удивился, что родители куда-то разбрелись, переоделся, но пошел искать не их, а Мэйбл. И тогда Билл явился к нему с ключом. Ведь и родители не похоже, что ищут его.
Впрочем, теперь ему предстояло найти кое-кого занятного. Точнее наткнуться на него. Мужчина - Гидеон не умел определять возраст на вид - стоял возле чёрного ретро-автомобиля (кажется, папа говорил о подобных, называл шевроле импала; явно рассчитывал, что сынок забудет всю эту чушь с магией и увлечется автомобильной темой) - и совершенно ошарашенно глядел вокруг. Явно приезжий. Конечно, ныне происходящее даже для местных, привыкших ко всякой аномальщине, некоторый перебор, но тут прям на лицо человек, к подобному вовсе не привыкший. Гидеон заметил прыгающий пузырь безумия, издалека направляющийся сюда. И по какой-то причине решил предостеречь потенциальную жертву, так что подошел ближе и подергал за рукав куртки:
- Здрааавствуйте, мистер турист. Кажется, вы невовремя решили заскочить в наши края и полюбоваться крышесносными красотами. Лучше бы вам пойти со мной в более безопасное место. И берегитесь пузырей безумия, они изменят ваш облик или перевернут сознание с ног на голову, - мальчишка неестественно для всей ситуации лучезарно улыбнулся, словно он ведущий какого-то аляпистого шоу, не более, а не ребенок посреди сбрендившего города. Наверняка, со стороны это было на двести процентов дико подозрительно.

Шум нарастал гулом криков и грохота. Воздух нагревался, а свет наливался бордово-красным цветом, как кровь. Гидеон хмурился, вглядываясь в окружающую его атмосферу хаоса, прячась за углами домов, наблюдая за пузырями безумия и стараясь избегать соприкосновения с ними. Становилось жарковато в его пафосном голубом ковбойском костюме, но лучше он, чем уродливая оранжевая роба заключённого. Не то, чтоб он конкретно ненавидел оранжевый цвет, но носить тюремную одежду ему, конечно же, больше совсем не хотелось. Эти нелепые тряпки, старые, затхлые или пахнущие хозяйственным мылом, грубоватые, из-за которых чешется все... кажется, он слишком изнежен, привык уже к выполнению каждой блажи. Легко доставшееся из-за тёмной магии богатство вскружило ему голову и тем паче мальчишку злило, что по стечению обстоятельств он вдруг этого богатства лишился и терпел травлю, давление и побои от надзирателя, благо хоть поклонников нашел. А еще Билл смог прорваться в этот мир и благодаря ему Гидеон со своими поклонниками освободился. Но...
Что-то изнутри не давало ему покоя. Остатки совести и стыда, животного страха. Гидеон растерянно глядел кругом, периодически вытирая лицо от пота, поджимая и покусывая нижнюю губу, ёжась при взгляде на всех страдавших людей, которые бегали и суетились. С одной стороны, ему было плевать. Теперь на его шее висел золотой ключ с летящей звездой и ее радужным хвостом, ключ от шара, в котором драгоценная Мэйбл Пайнс в заточения своих фантазии, зато в безопасности и не обратится в камень или еще в бог знает что или кого. Когда придет подходящий момент, Глифул освободит ее и скажет, что оберегал ее кокон все это время. Они с Биллом сохранили для нее счастливый миг бесконечного одного лета, разве не по-геройски? Тогда она наконец примет его всепоглощающую любовь!
Наверное.
Да разумеется... нифига подобного.
Гидеон был почти уверен в том, что Мэйбл запихнёт ему этот ключ куда-нибудь в... разные "интересные" места, если узнает, что пока она была заперта, ее "дурацкие" дядюшки, "дурацкий" брат, ее эти подружки погибли или ещё как-то пострадали.
Гидеон тяжело вздохнул.
Эта потрясающая девчонка слишком... семейная. Что-то в этом было особенное. Гидеона это раздражало, но в то же время широта ее души искрилась статическим электричеством, искрами по шерсти ее ярких наивных детских свитеров, притягивала его к себе и распаляла желанием обладать, быть рядом, требовать внимания как маленький ребёнок, упорно, упрямо, капризно топая ногами. Наверно, ему просто было обидно, что Пайнсы не захотели его принять. Возможно, если бы он принял предложение дружить, то все было бы нормально. Но ему этого катастрофически мало. Она могла быть стать подругой, "сестрой", "слегка_мамой", но вот загвоздка: Гидеон не знал, что такое семья. У него было некое сумрачное понимание, до определённого момента, благодаря терпеливому отцу. Он хотел нормальных отношений с матерью. Хотел сделать свою семью, своих родителей счастливыми. Но с годами и особенно за последние года два, как нашел амулет, он потерял веру во все это. Папин талисман, мамин ненавистный не_сын_ей_отродье_фей. Какой ребенок после таких внушений продолжит верить в семью как систему? Зачем ему тогда Мэйбл в роли сестры или "мамы"? Потому и хотел он чего-то ярче, мощнее, чем такие детские роли.
Может быть, поэтому, освободившись - читай, сбежав - из тюрьмы, Гидеон пришел домой и даже не удивился, что родители куда-то разбрелись, переоделся, но пошел искать не их, а Мэйбл. И тогда Билл явился к нему с ключом. Ведь и родители не похоже, что ищут его.
Впрочем, теперь ему предстояло найти кое-кого занятного. Точнее наткнуться на него. Мужчина - Гидеон не умел определять возраст на вид - стоял возле чёрного ретро-автомобиля (кажется, папа говорил о подобных, называл шевроле импала; явно рассчитывал, что сынок забудет всю эту чушь с магией и увлечется автомобильной темой) - и совершенно ошарашенно глядел вокруг. Явно приезжий. Конечно, ныне происходящее даже для местных, привыкших ко всякой аномальщине, некоторый перебор, но тут прям на лицо человек, к подобному вовсе не привыкший. Гидеон заметил прыгающий пузырь безумия, издалека направляющийся сюда. И по какой-то причине решил предостеречь потенциальную жертву, так что подошел ближе и подергал за рукав куртки:
- Здрааавствуйте, мистер турист. Кажется, вы невовремя решили заскочить в наши края и полюбоваться крышесносными красотами. Лучше бы вам пойти со мной в более безопасное место. И берегитесь пузырей безумия, они изменят ваш облик или перевернут сознание с ног на голову, - мальчишка неестественно для всей ситуации лучезарно улыбнулся, словно он ведущий какого-то аляпистого шоу, не более, а не ребенок посреди сбрендившего города. Наверняка, со стороны это было на двести процентов дико подозрительно.

Ветка неприятно хрустнула под ногой. Тав замер испуганным оленем и огляделся по сторонам. Он был вором, но одно дело красться в городе, полном шума и людей, а совсем другое - пробираться через бурелом в лесу. Конечно можно было пойти напролом (как обычно делала та же Карлах, подпаливая нежные молодые листочки кустов), но сейчас это было слишком рискованно. Тав оглянулся на Лаэзель и посмотрел так виновато, как только мог.

Будто это вообще на нее подействует.

Это была не первая вылазка в компании гитьянки, но первая, где они вдвоем. И это заставляло Тава двигаться с особенной неловкостью, задевать хвостом кусты и наступать практически на все сухие ветки.

- Упс, - Тав осторожно поднял ногу с растоптанной в труху веточки. Теперь он демонстративно двигался на носочках, стараясь показать, что он не совсем дурак и шуметь не будет. Получалось не очень.

Лагерь остался позади, скрылся за густой листвой. Где-то наверху пели птицы, порхая с ветки на ветку; солнце едва пробивалось и ложилось на разросшийся подлесок скромными пятнами. Здесь пахло перегноем и упоительной свежестью, лесом и жизнью. После смрада мертвых земель, оставленных позади, это ощущалось особенно ярко.

Тав бы с радостью расслабился, распрямил плечи, но беспокойство душило. В лагере остались раненые, над которыми колдовала (во всех смыслах) Шэдоухарт. Тав там только мешался, как и Лаэзель, поэтому они и оправились в разведку.

Врата Балдура были все ближе, а беспокойства в Таве становилось все больше. Город - их конечная точка, место, где точно что-то произойдет. Тав отчаянно надеялся, что все будет хорошо, что все выживут, надают Абсолют по заднице, а потом как следует это отпразднуют. Но червячок сомнения внутри нашептывал, что он не прав. А может это личинка как-то так странно давила на мозги...

Тав тряхнул головой как норовистое животное. Хвост взметнулся и хлестнул идущую позади Лаэзель по ногам.

- Ой, прости! - Тав развернулся и поймал хвост руками, будто только так можно было с ним справиться.

Он открыл было рот, чтобы еще что-то сказать, но так и замер. Где-то рядом раздался шорох.

- Ты слышала? Шорох! И это точно не я.

Ему кажется, что по волосам скачет огромный паук с длинными тонкими лапами. Перебирает ими волоски, пробует на зуб. И каждый ему чем-то не подходит, поиск продолжается. Ему кажется, что в груди катается по ребрам раскаленный стальной шарик. Как ебаный скейтер, спрыгивает с ребра, делает финт, ломая и без того не самую крепкую грудную клетку. Он слышит издалека нарастающий гул, он все приближается, заполняет и на последнем аккорде взрывается оглушительной дробью. Он вздрагивает, ударяясь лбом о что-то твердое, кривится, осознает окружающее пространство с ленцой.

Учеба – это не его. Киса не глупый, он сообразительный, а еще изворотливый и находчивый. Ему не придется выживать за пределами родной альма-матер. Если нужно, он вгрызется в шею любой подвернувшейся возможности, найдет способ. Поэтому на уроках он часто спит, проваливается в глубину обволакивающих и сумбурных событий где-то на грани сознания. Уже который день ему снится что-то мало различимое, раздражающее и каждый раз этот непонятный звон в ушах. Пиздец как раздражает.

Не отлепляя согнутых в локтях рук от парты и не разгибаясь, от поворачивает голову направо. Рука и плечо закрывают обзор, но и этого ему достаточно, чтобы увидеть сидящего рядом Егора. Как обычно необъяснимо далекого, растерянного, ускользающего из его пальцев, как вода. Но ведь он все еще тут, реальный.

И чтобы убедиться в этом неопровержимом факте, он дает команду руке двинуться, хотя бы немного, ближе. Локоть отзывается с неохотой, но с каждой секундой тело все сговорчивее. Он чувствует чужую руку, выдыхает и достаточно резко поднимает голову, выпрямляясь. Теплый, определенно реальный и настоящий и даже никуда не просачивается.

И хоть бы чем занять руки. Невероятно скучно, даже нудно. Он зажимает между пальцами карандаш, перебирает его между костяшками, тот то и дело выскальзывает, падает, раздражает. Взгляд скользит в бок, сосредотачиваясь на тетради Мела. Он зажимает карандаш между двух пальцев и мало осознав еще даже смысл написанного, выводит:

«Менты ищут? Да они свои яйца в штанах найти не могут».

Ремарка кажется ему смешной, поэтому он улыбается широко, пару раз даже водит бровями вверх-вниз в ажиотаже, и довольно смотрит на Егора. Потом до него все же доходит смысл написанного, Иван хмурится и пытается, вспомнить, слышал ли он что-то об этом. Кажется, слышал. И на два следующих сообщения просто кивает. А предложение пойти на базу и вовсе пробуждает в Кисе желание жить. Поэтому он быстро печатает в чат:

«Гендос, я знаю, ты будешь, захвати пива, спаси этот мир от смерти в муках».

Звонок как нельзя кстати. Без разбору Иван скидывает вещи в открытую пасть рюкзака, закидывает лямку на плечи, посматривая то на Мела, но на Хенка.

- Парни, жрать хочу просто пиздец, буквально минута и я вас догоню, – и чтобы составить ему компанию ни у кого не возникло желания, он, расталкивая одноклассников и пару раз больно ударившись коленкой и боком о так не вовремя подвернувшиеся парты, буквально просачивается в коридор. Несется, не разбирая дороги, толкается, слышит в спину «ебанутый». Разворачивается на бегу, сначала показывает палец вверх и улыбается, а потом уже разгибает средний, зато все еще улыбается. Главное – это благодушие, в нем Ване не откажешь.

Он специально спускается в туалет для младших классов, в такое время в этом крыле даже учителей уже нет, лишь бы уборщицу не наткнутся. В кабинке тесно, зато очень безлюдно. Пальцы чуть подрагивают, сжимая косяк. Одна затяжка, и вот уже шумы в голове не кажутся такими недружелюбными. Наоборот, теперь они – его лучшие друзья, шепчут что-то забавное. Киса улыбается и даже посмеивается. Но задерживаться нельзя.

В столовой удается урвать последние две булки, есть действительно хочется чертовски сильно. От травки так почти всегда, зато не развозит и не тянет выпить половину барной стойки, как от порошка. Он догоняет парней на полпути к базе, напрыгивая со спины с зажатой во рту булкой. Вторую немедленно вручает Хенку, стуча его по плечу. Но не по каким-то особым причинам. Ведь правда? Просто булка была в левой руке, Хенк шел слева, так сложились звезды.

– Итак, что там по пропавшим детишкам, какие идеи, банда педофилов, охотники за органами, инопланетяне? Надеюсь хотя бы зонд им в жопу не пихали, такое точно не лечится – и, хотя ситуация вовсе не кажется ему смешной, уж очень не хочется дать ребятам паузу задать неудобные вопросы.

Поэтому весь путь к месту сбора он практически не умолкает. А может так действует трава. Она всегда открывает в нем скрытый в недрах талант к оральному искусству. Это же так называется?.. Правда?

А на базе проще, там Гендос. Ладно, там не просто Гендос, там Гендос и ПИВО. Рюкзак падает где-то у входа, а Киса падает на диван. Каждый его мускул расслабляется, он буквально растворяется в обивке, как жижа, стекая пониже. Взлохматив волосы, поднимает руки вверх.

– Гена, ты не поверишь, какие-то нехорошие люди воруют детей, только подумай, завтра это может быть один из нас, то есть понимаешь, ИЗ НАС, прости, но ты для этой роли уже староват, – сокрушается, подскакивая с дивана со смехом и попутно уворачиваясь от кулака Гены, в котором тот зажал бутылку пива.

– Это я к чему, предлагаю найти ублюдков, пока они не нашли нас первыми, в ментов веры нет, они не почешутся, пока сверху не прилетит, – крышка с горлышка отлетает на пол, а Кислов уже ловит языком стекающее по стеклу пенное.

Каждый раз все сводится к одному и тому же вопросу: ну нахуя? Нахуя пытаться наебать того, кто вообще-то хочет, сука, помочь. Можно даже сказать относится со всей душой. Маджима же для них старается, беспрестанно вместе со своими парнями следит за тем, чтобы на его территории соблюдалось хоть какое-то подобие порядка. Но обязательно найдется какой-нибудь ублюдок, который думает, что люди на стороне будут более вежливы и терпеливы, чем семья Маджима. А еще по какой-то причине этот неблагодарный гандон наивно верит, что никто не сможет разглядеть в его маленьких крысиных глазах опутавшего все тело страха за собственную жизнь.

Зато с такими ребятами всегда можно поразвлечься: чуть ужалит сталь, струящаяся серебренным сиянием, и он уже визжит как свинья на забое.

Тонкая кожа перчаток скользит вдоль лезвия, смывая темно-бордовые свежие капли. Губы, разрезанные недоброжелательным, едким, <даже диким> смехом, смыкаются в тонкую линию: за одно мгновение сумасшедший звериный оскал исчезает и лицо преисполняется серьезностью.

— Не отдашь мне деньги до среды и отправишься следом за своим дружком, — Маджима серебряным носком туфли трогает мужчину в зеленой рубашке, распластавшегося у его ног. Тот с силой сжимает кровоточащее бедро и с трудом сдерживает слезы. — Ты не грусти так Сато-кун, что-нибудь придумаешь.

Не оборачиваясь, Маджима открывает дверь, легко вдыхая прохладный воздух после той жуткой духоты. Маджима разминает уставшие плечи: как же все-таки сильно выматывает все это выбивание долгов.

— Это был последний на сегодня, босс, — раздается голос одного из двух бугаев, что сегодня весь день ходили с ним от одной точки до другой.

— Тогда вы двое свободны, а мне еще нужно в офис зайти, — Маджима вкладывает сигарету в губы. Не обращая внимания на прощальный поклон от своего сопровождения, он разворачивается по направлению к офису. Камурочо, как и прежде, звучит сотнями голосов, стуком каблуков по асфальту и мерзким гудением машин [какой-то мудак на своей хонде еще и едва не обдает Маджиму водой из лужи].

Маджима останавливается возле входа в офис, чтобы докурить сигарету и бросить ее в мусорный бак. Всего пол минуты спокойствия, прежде чем снова вернуться к толпе своих идиотов и до конца дня слушать, как у них нихера не получается выполнять их работу.

На втором этаже со стороны его кабинета раздается какой-то шум. Впрочем, Маджиму то нисколько не удивляет: опять, наверное, кто-то накосячил, и теперь оставшиеся в офисе парни силятся коллективно придумать, как решить проблему. Одно только тревожит: какого-то хрена эпицентром всей этой возни стал его кабинет.

— Босс, — вскрикивает один из них и все остальные замирают как по указке, вперив взгляды в Маджиму. Несколько пар глаз испуганно смотрят, будто нашкодившие котята, забоявшиеся, что получат от хозяина пиздюлей. — Мы…

Маджима заглядывает через дверной проем внутрь и первое, что видит — темно-коричневое пятно, окрасившее стопку бумаг. Тут даже думать не надо, кто во всем этом виноват. Маджима вздыхает раздраженно и пальцами дотрагивается до висков.

— Так, олени, а ну свалили все быстро. Я сам с этим разберусь, — мужчины робко кивают в ответ: на лицах у них читается недоумение, но Маджиме похер. Когда последний из них выходит из кабинета, Маджима запирает дверь на замок и оглядывается.

— И где ты, мелкий засранец? — бормочет Маджима себе под нос, нагибаясь и заглядывая под стол, где одна на другой составлены многочисленные коробки.

И зачем он притащил эту проклятую ящерицу сюда? Тогда ему это почему-то казалось хорошей идеей — не в квартиру же его нести в самом деле, вдруг еще все загадит. Когда Маджима нашел это существо — маленький грустный комок, спрятавшийся в размокшей картонной коробке — оно напомнило ему какую-то очень страшную облезлую кошку, но чем больше смотрит на него, тем больше понимает, что это никакая нихера не кошка. В конце концов у какой породы кошек на голове растут ебаные рога.

Уже потеряв надежду отыскать беспредельщика, Маджима поднимает голову и взгляд натыкается на морду, спрятавшуюся наверху шкафа между двумя цветными коробками. Этому говнюку поди еще и смешно наблюдать за тем, как его тщетно пытаются отыскать. Маджима поднимается на носки и хватает мелкого за шкирку.

— Еще раз такое устроишь, и я тебя отсюда выкину, ты понял меня? — глядя в черные блестящие глаза, отчитывает его Маджима. Держит его так еще немного, хотя и понимает, что не дождется никакого ответа, помимо неразборчивого рычания, а затем садит чешуйчатую тушку на один из стульев.

— Ты посмотри, какой бардак тут развел, а мне теперь убирать за тобой все это дерьмо, — ворчит Маджима, комкая испорченные кофейными разводами бумаги.